Неточные совпадения
Все эти герои были с такими
толстыми ляжками и неслыханными усами, что дрожь проходила по
телу.
Собакевич слушал все по-прежнему, нагнувши голову, и хоть бы что-нибудь похожее на выражение показалось на лице его. Казалось, в этом
теле совсем не было души, или она у него была, но вовсе не там, где следует, а, как у бессмертного кощея, где-то за горами и закрыта такою
толстою скорлупою, что все, что ни ворочалось на дне ее, не производило решительно никакого потрясения на поверхности.
В кабинете он зажег лампу, надел туфли и сел к столу, намереваясь работать, но, взглянув на синюю обложку
толстого «Дела М. П. Зотовой с крестьянами села Пожога», закрыл глаза и долго сидел, точно погружаясь во тьму, видя в ней жирное
тело с растрепанной серой головой с фарфоровыми глазами, слыша сиплый, кипящий смех.
«Вождь», — соображал Самгин, усмехаясь, и жадно пил теплый чай, разбавленный вином. Прыгал коричневый попик.
Тело дробилось на единицы, они принимали знакомые образы проповедника с тремя пальцами, Диомидова, грузчика, деревенского печника и других, озорниковатых, непокорных судьбе. Прошел в памяти Дьякон с
толстой книгой в руках и сказал, точно актер, играющий Несчастливцева...
На стенах, среди темных квадратиков фотографий и гравюр, появились две мрачные репродукции: одна с картины Беклина — пузырчатые морские чудовища преследуют светловолосую, несколько лысоватую девушку, запутавшуюся в морских волнах, окрашенных в цвет зеленого ликера; другая с картины Штука «Грех» — нагое
тело дородной женщины обвивал
толстый змей, положив на плечо ее свою тупую и глупую голову.
За углом, на тумбе, сидел, вздрагивая всем
телом, качаясь и тихонько всхлипывая, маленький,
толстый старичок с рыжеватой бородкой, в пальто, измазанном грязью; старичка с боков поддерживали двое: постовой полицейский и человек в котелке, сдвинутом на затылок; лицо этого человека было надуто, глаза изумленно вытаращены, он прилаживал мокрую, измятую фуражку на голову старика и шипел, взвизгивал...
Упираясь ладонями в ручки кресла, Бердников медленно приподнимал расплывчатое
тело свое, подставляя под него
толстые ноги, птичьи глаза, мигая, метали голубоватые искорки. Он бормотал...
Клим чувствовал себя подавленным этой массой
тела, туго обтянутого желтым джерси, напоминавшим ему «Крейцерову сонату»
Толстого.
Самгина толкала, наваливаясь на его плечо, большая
толстая женщина в рыжей кожаной куртке с красным крестом на груди, в рыжем берете на голове; держа на коленях обеими руками маленький чемодан, перекатывая голову по спинке дивана, посвистывая носом, она спала, ее грузное
тело рыхло колебалось, прыжки вагона будили ее, и, просыпаясь, она жалобно вполголоса бормотала...
— Осторожность — хорошее качество, — сказал Бердников, и снова Самгин увидал лицо его комически сморщенным. Затем толстяк неожиданно и как-то беспричинно засмеялся. Смеялся он всем
телом, смех ходил в нем волнами, колыхая живот, раздувая шею, щеки, встряхивая
толстые бабьи плечи, но смех был почти бесшумен, он всхлипывал где-то в животе, вырываясь из надутых щек и губ глухими булькающими звуками...
Охватив пальцами,
толстыми, как сосиски, ручки кресла, он попробовал поднять непослушное
тело; колеса кресла пошевелились, скрипнули по песку, а
тело осталось неподвижным; тогда он, пошевелив невидимой шеей, засипел...
В то время, как Нехлюдов входил в комнату, Mariette только что отпустила что-то такое смешное, и смешное неприличное — это Нехлюдов видел по характеру смеха, — что добродушная усатая графиня Катерина Ивановна, вся сотрясаясь
толстым своим
телом, закатывалась от смеха, а Mariette с особенным mischievous [шаловливым] выражением, перекосив немножко улыбающийся рот и склонив на бок энергическое и веселое лицо, молча смотрела на свою собеседницу.
Одна из этих женщин, отбывавшая наказание за воровство, была большая, грузная, с обвисшим
телом рыжая женщина, с желтовато-белыми, покрытыми веснушками лицом, руками и
толстой шеей, выставлявшейся из-за развязанного раскрытого ворота.
Вошел широкий седой человек, одетый в синее, принес маленький ящик. Бабушка взяла его и стала укладывать
тело брата, уложила и понесла к двери на вытянутых руках, но, —
толстая, — она могла пройти в узенькую дверь каюты только боком и смешно замялась перед нею.
Ему нравилась своим большим коровьим
телом толстая Катя, но, должно быть, — решал он в уме,она очень холодна в любви, как все полные женщины, и к тому же некрасива лицом.
По одну сторону старичка наполнял кресло своим
телом толстый, пухлый судья с маленькими, заплывшими глазами, по другую — сутулый, с рыжеватыми усами на бледном лице. Он устало откинул голову на спинку стула и, полуприкрыв глаза, о чем-то думал. У прокурора лицо было тоже утомленное, скучное.
В ужасе и гневе она начала кричать без слов, пронзительно, но он своими
толстыми, открытыми и мокрыми губами зажал ей рот. Она барахталась, кусала его губы, и когда ей удавалось на секунду отстранить свое лицо, кричала и плевалась. И вдруг опять томительное, противное, предсмертное ощущение обморока обессилило ее. Руки и ноги сделались вялыми, как и все ее
тело.
Ключарёв прервал свои сны за пожарным сараем, под старой уродливой ветлой. Он нагнул
толстый сук, опутав его верёвкой, привязал к нему ружьё, бечёвку от собачки курка накрутил себе на палец и выстрелил в рот. Ему сорвало череп: вокруг длинного
тела лежали куски костей, обросшие чёрными волосами, на стене сарая, точно спелые ягоды, застыли багровые пятна крови, серые хлопья мозга пристали ко мшистым доскам.
Они проехали, хотя с большим трудом и опасностию, но без всякого приключения, почти всю проложенную болотом дорожку; но шагах в десяти от выезда на твердую дорогу лошадь под земским ярыжкою испугалась
толстой колоды, лежащей поперек тропинки, поднялась на дыбы, опрокинулась на бок и, придавя его всем
телом, до половины погрузилась вместе с ним в трясину, которая, расступясь, обхватила кругом коня и всадника и, подобно удаву, всасывающему в себя живую добычу, начала понемногу тянуть их в бездонную свою пучину.
Фома оттолкнулся от стола, выпрямился и, все улыбаясь, слушал ласковые, увещевающие речи. Среди этих солидных людей он был самый молодой и красивый. Стройная фигура его, обтянутая сюртуком, выгодно выделялась из кучи жирных
тел с
толстыми животами. Смуглое лицо с большими глазами было правильнее и свежее обрюзглых, красных рож. Он выпятил грудь вперед, стиснул зубы и, распахнув полы сюртука, сунул руки в карманы.
— Это развращенный и извращенный субъект, — продолжал зоолог, а дьякон, в ожидании смешных слов, впился ему в лицо. — Редко где можно встретить такое ничтожество.
Телом он вял, хил и стар, а интеллектом ничем не отличается от
толстой купчихи, которая только жрет, пьет, спит на перине и держит в любовниках своего кучера.
На счастье мое, взорванная таким образом мысль поспешила соединить указания вещественных отношений, и я сразу понял, что стою на стеклянном потолке гигантского аквариума, достаточно
толстом, чтобы выдержать падение моего
тела.
Спустишься к нему, охватит тебя тепловатой пахучей сыростью, и первые минуты не видишь ничего. Потом выплывет во тьме аналой и чёрный гроб, а в нём согбенно поместился маленький старичок в тёмном саване с белыми крестами, черепами, тростью и копьём, — всё это смято и поломано на иссохшем
теле его. В углу спряталась железная круглая печка, от неё, как
толстый червь, труба вверх ползёт, а на кирпиче стен плесень наросла зелёной чешуёй. Луч света вонзился во тьму, как меч белый, и проржавел и рассыпался в ней.
Боров ткнул его рылом в бок — Семенов покачнулся на ящике и сладостно захохотал, встряхивая рыхлое
тело и сморщив лицо так, что его разные глаза утонули в
толстых складках кожи.
Кружится солома, мочало, катаются колесики стружек, и в кругу хлама, как бы играя с ним, грузно прыгал, шлепая галошами по мелкому булыжнику,
толстый странный человек, — прыгал, хлябая сырым, жирным
телом, и фыркал...
После того, как Сима сблизился с Лодкой, Жуков стал еще более неприятен ему: порою он представлял себе, как
толстые красные руки этого человека тянутся к
телу его подруги — тогда в груди юноши разливался острый холод, ноги дрожали, он дико выкатывал глаза и мычал от горя.
Как это, я думал, все пробралось в одно и то же толстенькое сердце и уживается в нем с таким изумительным согласием, что сейчас одно чувство толкает руку отпустить плачущей Леканиде Петровне десять пощечин, а другое поднимает ноги принести ей песочного пирожного; то же сердце сжимается при сновидении, как мать чистенько водила эту Леканиду Петровну, и оно же спокойно бьется, приглашая какого-то
толстого борова поспешить как можно скорее запачкать эту Леканиду Петровну, которой теперь нечем и запереть своего
тела!
Пиджак был большой и очень
толстый, еще теплый от
тела Бузыги и пахнувший запахом здорового пота и махорки.
Ежели здоровье состоит в том, чтобы беспрепятственно совершались в человеке отправления растительной жизни и чтобы не было в
теле постоянного ощущения какой-нибудь острой боли, то, пожалуй, можно согласиться, что все
толстые идиоты совершенно здоровы.
Снова плотным клубком серых
тел катимся мы по дороге сквозь зыбкую пелену снежной ткани, идём тесно, наступая друг другу на пятки, толкаясь плечами, и над мягким звуком шагов по
толстому слою мокрых хлопьев, над тихим шелестом снега — немолчно, восторженно реет крикливый, захлёбывающийся голос Гнедого.
Все 28 человек, у которых было сделано лишь частичное вырезывание щитовидной железы, были найдены совершенно здоровыми; из восемнадцати же человек, у которых была вырезана вся железа, здоровыми оказались только двое; остальные представляли своеобразный комплекс симптомов, который Кохер характеризует следующим образом: «задержание роста, большая голова, шишковатый нос,
толстые губы, неуклюжее
тело, неповоротливость мысли и языка при сильной мускулатуре, — все это с несомненностью указывает на близкое родство описываемого страдания с идиотизмом и кретинизмом».
Сразу я представил себе рядом с нею пожилого,
толстого, краснолицего Урбенина с оттопыренными ушами и жесткими руками, прикосновение которых может только царапать молодое, только что еще начавшее жить женское
тело…
Жестяная лампочка, стоявшая на другом табурете, словно робея и не веря в свои силы, лила жиденький мелькающий свет на ее широкие плечи, красивые, аппетитные рельефы
тела, на
толстую косу, которая касалась земли.
Рассказал я этот случай в наивном предположении, что он особенно будет близок душе
Толстого: ведь он так настойчиво учит, что истинная любовь не знает и не хочет знать о результатах своей деятельности; ведь он с таким умилением пересказывает легенду, как Будда своим
телом накормил голодную тигрицу с детенышами.
Беременность женщины «особенно заметна» для
Толстого не по обезображенному
телу, не по огромному, оскорбительно-уродливому животу, а по глазам, приобретающим какую-то совсем новую красоту, важную и торжественную.
Зверь не таков. При виде крови глаза его загораются зеленоватым огнем, он радостно разрывает прекрасное
тело своей жертвы, превращает его в кровавое мясо и, грозно мурлыча, пачкает морду кровью. Мы знаем художников, в душе которых живет этот стихийно-жестокий зверь, радующийся на кровь и смерть. Характернейший среди таких художников — Редиард Киплинг. Но бесконечно чужд им Лев
Толстой.
Так именно, «куда-то порываясь и дрожа молодыми, красивыми
телами», зовут к себе друг друга люди-жеребцы и люди-кобылы в зверином воображении нынешних жизнеописателей. Но для
Толстого любовь человека — нечто неизмеримо высшее, чем такая кобылиная любовь. И при напоминающем свете этой высшей любви «прекрасный и свободный зверь» в человеке, как мы это видели на Нехлюдове, принимает у
Толстого формы грязного, поганого гада.
Этот восьмиверстный переезд на возу, который чуть волокла управляемая бабой крестьянская кляча, показался Форову за большой путь. С седой головы майора обильно катились на его загорелое лицо капли пота и, смешиваясь с пылью, ползли по его щекам грязными потоками.
Толстое, коренастое
тело Форова давило на его согнутые колена, и ноги его ныли, руки отекали, а поясницу ломило и гнуло. Но всего труднее было переносить пожилому майору то, что совершалось в его голове.
Молодое
тело и его запросы слишком метались из всей их повадки, сидели в
толстых носах и губах, в поступи, поворотах головы, в выражениях чувственных или тупых профилей.
Рассказал я этот случай в наивном предположении, что он особенно будет близок душе
Толстого: ведь он так настойчиво учит, что истинная любовь не знает и не хочет знать о результатах своей деятельности; ведь он с таким умилением пересказывает легенду, как Будда своим
телом накормил умирающую от голода тигрицу с детенышами.
Но в натуре он гораздо
толще, или, лучше сказать, пухлее, в лице оказывается некоторая одутловатость, да и все
тело его скорее жирное, чем мускулистое, конечно, от сидячей работы.
Окружающая „чародея“ обстановка довершила ужас: черепа и человеческие кости, банки с частями человеческого
тела и
толстые в кожаных переплетах книги являлись для массы его современников еще большим пугалом, нежели приготовляемое этим „слугой сатаны“ „чертово зелье“.
На одной из скамей, непрерывно тянувшихся вдоль стены, на меху лисьей шубы спала девочка лет восьми, в коричневом платьице и в длинных черных чулках. Лицо ее было бледно, волосы белокуры, плечи узки, всё
тело худо и жидко, но нос выдавался такой же
толстой и некрасивой шишкой, как и у мужчины. Она спала крепко и не чувствовала, как полукруглая гребенка, свалившаяся с головы, резала ей щеку.
И он указал на
толстый слой высохшей травы и тонких сучьев, находившихся в углу и, видимо, примятых каким-то грузным
телом.
От мошки, этого бича приисковых рабочих, одной из казней египетских, не спасает и
толстый слой дегтя на лице и
теле, она жалит немилосердно, залепляет глаза, лезет в рот и уши.
В селе, где жил заседатель, было несколько времени тому назад тоже совершено убийство, и в тот самый день, когда староста поселка, лежавшего близ прииска
Толстых, приехал дать знать о случившемся «барину», происходило вскрытие
тела убитой женщины, и окружной врач находился в селе.
Солдаты молча смотрели. Беспалов метался на земле, грудь тяжело дышала, как туго работающие мехи. Творилось странное и страшное: красивое, худощавое лицо Беспалова на глазах распухало и раздувалось, распухала и шея и все
тело. Как будто кто-то накачивал его изнутри воздухом. На дне окопа в тоске ерзало теперь чужое, неуклюже-толстое лицо, глаза исчезли, и только узенькие щелки темнели меж беловатых пузырей вздувшихся век.
Он, пофыркивая и покряхтывая, поворачивался то
толстою спиной, то обросшею жирною грудью под щетку, которою камердинер растирал его
тело.